- Ты, - говорит, - только подумай: сто пятьдесят квартир в моем доме! А четыре, пять смутьянок бездельниц могут такое сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все боятся, а потихоньку клянут. Ведь на дурного жильца даже унитаз урчит. Ей-бо!..

Не во власти человека приказать: "Солнце, остановись!" Время неостановимо, неудержимо и неумолимо. Все - во времени и движении. А тот кто ищет только устойчивого покоя, тот весь уже в прошлом, будь он молодым радетелем о себе или престарелым - возраст не имеет значения.

Я пообещал, подумав, что не намерен ограничиться молитвой. Бог помогает тем, кто помогает себе сам, говорили в церкви, где славили Иисуса, всемогущего Господа нашего.

– Нет. Мы с Мелиндой идем на танцы. Пообжимаемся там, а перед уходом скажем скрипачу, что играет он отвратительно и вообще появился на свет только потому, что кобель оттрахал его мать.

– Нет, – сказал он. – Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать «до-со-до», потом немецкую полечку, а потом скажем скрипачу, что он – долбаный сукин сын.

ещё один пример того, как убогий олигофреническим машинный перевод более насыщен и точен в деталях

Мы все обречены на смерть, все без исключения, я это знаю, но, о Господи, иногда Зеленая миля так длинна.

Джон спас и меня, и потом, много лет спустя, стоя под проливным алабамским дождем, пытаясь разглядеть в тенях под мостом человека, которого там не могло быть, окруженный изувеченными телами и вещами, вывалившимися из раскрывшихся чемоданов, я открыл для себя чудовищную истину: иногда нет абсолютно никакой разницы между спасением души и осуждением ее на вечные муки.

Время вбирает в себя все, время уносит прошлое все дальше, и наконец остается только темнота. Тьма. Иногда мы кого-то находим во тьме, иногда снова теряем.

Я влепил ему оплеуху, прежде чем сообразил, что делаю… хотя, разумеется, я понимал, что может дойти и до такого. <...> Руку человека можно сравнить с наполовину прирученным животным. Большую часть времени она слушается, но иной раз вырывается из-под контроля и действует по своему разумению.

— Кто ты? — спросила она громко и отчетливо. — И почему у тебя на руках и предплечьях так много шрамов? Кто так сильно изуродовал тебя?
— Я уже и не помню, откуда они взялись, мэм, — пробасил Коффи, усаживаясь на кровать.
<...>
— Какое это блаженство. Ты понимаешь почему?
— Потому что, если не знаешь, кто ударил тебя, и не выслеживаешь его, ты можешь спокойно спать по ночам.

— О, какой большой! — говорила она, как маленькая девочка, простудившая горло, потом вытащила руки — мертвенно-бледные, как и лицо, — из-под одеяла и хлопнула в ладоши. — Сними штаны! Я всю жизнь слышала о том, какие у негров длинные концы, но ни одного не видела!

на съёмках бразерз