– Я даже не знаю, кто ты: псих или гений.
– Это вроде как одно и то же.

– Бог не управляет каждым нашим поступком. Это не так работает, – заявила она серьезно, словно и была богом, словно он говорил через неё.
– А как?
– Почему, думаешь, он не оградил Адама и Еву от древа познания?
– Эмм... потому что он извращённый садист?
– Нет, – холодно, но не зло отозвалась она, – потому что он даёт выбор. Каждому из нас. А это самый верный признак любви.
– Любви, да?
– Если любишь человека, то не ограничиваешь его ни в чём, даёшь ему выбор и принимаешь последствия этого выбора.
– Звучит складно, да только работает паршиво.
– А это наша вина. Бог дал моему отцу всё, чтобы быть хорошим человеком, но он не выдержал испытаний и выбрал иной путь. Вины бога в этом нет.

— дело не в том, какие правила ты нарушаешь, а в том, кто это видит.
– И если никто не видит...
– ...значит, ничего не было, – продолжает он спокойно.

– Не критикуют только тех, кто ничего не говорит, не делает и никем не является, – ты чуть подаёшься вперёд. – Ты же не хочешь быть никем?

– Я люблю читать, я ценю силу слова. Мне нравится музыка. Видя красивую картину или скульптуру, я понимаю, что моя душа каким-то образом отзывается на эту красоту. И знаешь, мне так много хочется выразить, но у меня нет таланта, чтобы это сделать. Мои чувства больше меня самой, но я не способна превратить их в нечто восхитительное. Я могу только созерцать. Это очень печально...
– Созерцание – тоже талант, – уже тише добавляю я. Ты это никак не комментируешь.

– Если она действительно придёт к вере, то это только её выбор. Попытавшись навязать своё мнение, только навредишь.
– Я не хочу навязывать своё мнение, только хочу понять, откуда эта вера. Я знаю, что верить неплохо – плохо, когда вера – это единственное, что у тебя есть.

Я не верю в церковь: в пожертвования и индульгенции, в молитвы и службы, в священников и монахов. Но мне искренне хочется верить в то, что где-то есть что-то величественнее, духовнее нас, то, что может помочь нам, несмотря ни на что, оставаться людьми, при этом не лишая свободы выбора. Вера – не средство порабощения, не право людей в чёрных простых одеяниях навязать своё мнение. Вера – это свобода. Вера – это надежда. Так я это вижу.

Но в то же время в маленьком городе ты никто, становишься таким же маленьким, как и он. Ты не личность, ты – часть команды, потому что всё уже решено за тебя, традиции давно устоялись, и ты обязан им следовать, какими бы чудовищными они ни казались. Изменить их невозможно. Это примерно то же самое, что пытаться убедить древних людей в том, что земля на самом деле круглая, а не плоский блин, стоящий на черепахе, а черепаха – на слонах, а слоны – на китах...

— Глупец! Мы могли получить свободу!
— Нет, не могли. Между прочим, свобода — весьма переоцененное понятие. У каждого есть обязанности и обязательства, каждый перед кем-то в ответе. По-настоящему свободны только никчемные людишки. Отребье. И мертвые.