Вообще-то по вечерам баланда всегда жиже много, чем утром: утром зэка нужно накормить, чтоб он работал, а вечером и так уснёт, не подохнет.

Мне всегда казалась странной присказка о смерти, которая хороша на людях. А я не хочу ни гибели, ни другой боли прилюдной. Животные куда умнее, они хоть и совокупляются бесстыдно, зато подыхать уползают в тайные углы.

Никто не остаётся прежним. Пройдёт ли секунда или сотня лет. Всё беспрестанно бурлит и клокочет. И люди меняются так же сильно, как океаны.

Здесь миллиард жителей и две сотни языков. И именно наше сердце удерживает нас вместе. Ни в одной стране нет такого народа, как наш. Нигде нет такого сердца, как индийское.

Билл отошёл в сторону; у меня перехватило дыхание.
Детишки уместились под одной простынёй. Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.
Я прикрыл глаза и мысленно прочёл краткую молитву о спасении невинных душ. "Ты не должен допустить, чтобы это повторилось", -- ответил мне Господь.

Неписанный контракт между нами и четвероногим любимцем гласит, что он, скорее всего, умрёт раньше нас. Чем больше мы к нему привяжемся, тем больнее будет скорбь от неизбежной утраты.

И когда народ разойдётся, через несколько часов, тогда он поднимется к нему на окровавленный эшафот, и сядет рядом, и будет нести вахту целыми днями и ночами, если понадобится, и смотреть ему в глаза, этому убийце своей дочери, и по капле будет вливать в его агонию всё своё отвращение, как едкую кислоту, пока эта гадина не сдохнет...

А диких зверей любить нельзя: чем больше их любишь, тем они сильней становятся. А когда наберутся сил – убегают в лес. Или взлетают на дерево. Потом на дерево повыше. Потом в небо. Вот чем все кончается, мистер Белл. Если позволишь себе полюбить дикую тварь, кончится тем, что только и будешь глядеть в небо.

Когда ты покинешь этот мир, история твоей жизни останется только в сердцах самых близких людей. А когда и их не станет…

«Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом, — придумал я однажды. — Там не будет червей, не будет темноты. Мама будет ходить мимо, я буду смотреть на нее из щели, и мне не будет так страшно, как если бы меня похоронили на кладбище».