Оставление корабля являлось самым позорным событием в жизни любого капитана. Это было признанием полного провала. Это было — почти всегда — концом долгой службы в военно-морском флоте. Для большинства капитанов, в том числе и многих знакомых Френсиса Крозье, это стало ударом, от которого они не оправятся до конца своих дней.

Вахтенные вечно слышат какие-то звуки в темноте, — сказал лейтенант Литтл. — Начиная с античных времен.

Этому не будет конца.
Боли не будет конца. Тошноте не будет конца. Ознобу не будет конца. Ужасу не будет конца.
Крозье корчится на своей койке под заледенелыми одеялами и хочет умереть.

Этому не будет конца.
Боли не будет конца. Тошноте не будет конца. Ознобу не будет конца. Ужасу не будет конца.

Я слышал стоны и вопли Эйлмора все время, пока его вели, то есть практически несли на руках, по коридору в крохотную каюту, расположенную по правому борту за главным трапом, между ныне пустующей каютой Уильяма Фаулера и моей собственной. Я понимал, что вопли Эйлмора, доносящиеся из-за тонкой переборки, вероятно, не дадут мне уснуть всю ночь.
— Мистер Эйлмор много читает, — сказал Уильям Фаулер со своей койки в лазарете.
Стюард старшего интенданта получил сильные ожоги и серьезно пострадал от когтей зверя в карнавальную ночь, но за все четыре дня ни разу не вскрикнул от боли, когда я накладывал швы на раны или удалял лоскуты кожи. С ожогами и рваными ранами, равно на спине и животе, Фаулер пытался спать на боку, но ни разу не пожаловался Ллойду или мне.
— Читающие люди очень впечатлительны и чувствительны, — добавил Фаулер. — Если бы бедняга не прочитал тот дурацкий рассказ в американском журнале, он не предложил бы соорудить разноцветный лабиринт для карнавала — идея, приведшая всех нас в восторг поначалу, — и ничего этого не случилось бы.
Я не знал, что сказать на это.
— Может, начитанность — своего рода проклятие, вот и все, — заключил Фаулер. — Может, человеку лучше жить своим умом.
Мне захотелось сказать «аминь», непонятно почему.