Второй вид страха – посттравматический. Когда-то человек сам был в беде, был слабым, был жертвой, и ему никто достаточно не помог. Поэтому он окончательно утратил надежду на сочувствие и поддержку, даваемые просто так. Он как-то выстоял, он превратился в лёд, и теперь ему страшно снова поверить, показать свою уязвимость даже себе самому. Поэтому он не может это разрешить никому другому – ведь тогда получается, и ему было можно?

Многие люди, встретившись с чем-то вроде слабости, болезни или физической особенности, мгновенно примеряют это на себя или своих близких, испытывают эмоции огромной силы и так же мгновенно выплёскивают их на человека, который и стал для них поводом. Большинство понимают свою реакцию как сочувствие и обижаются, если её не принимают. На деле это обычно именно страх и переживание абсолютной невозможности жить ТАК.

Во всех этих случаях речь о неравнодушии. Неравнодушным людям бывает сложно принять тот факт, что иногда помощь невозможна, а иногда – не нужна, потому что ресурса на изменения у человека всё равно нет. Они упорно пытаются «нанести пользу», реализовать идеальную картинку «спасения утопающего». Если этот пазл не складывается, например утопающий хочет продолжать утопать, т. е. жить со своей слабостью, уязвимостью, беспомощностью и т. д., – то неравнодушные люди или начинают штурм сначала, или переключаются в агрессию, или пытаются всё запретить, или убегают, не в силах оставаться рядом просто так и смотреть.
И причина этому – второй слой, он же… страх.
Да, в основном неравнодушным людям довольно страшно.

Ограничения – это часть реальности, такая же естественная, как, например, наличие у нас с вами желаний и потребностей. Нет, это не досадная проблема и не дефект, который надо исправлять. Это именно составная часть, делающая реальность реальной. Поэтому бороться с ограничениями, конечно, нужно, но в некоторых вопросах бессмысленно. Тут всё так же, как с ошибками: если считать их изъянами на пути к совершенству, то, конечно, больно. А если смотреть на них как на признак продвижения вперёд, а на свои переживания о них как на свидетельство этого продвижения (что-то изменилось, и нам перестало казаться, что так было правильно делать!), то всё приобретает немного другие очертания.

Невозможность выбрать
Тоже общая проблема современных людей, частично связанная с тем, что выборов стало слишком много. Сам по себе выбор означает, с одной стороны, взятие ответственности за то, что будет после выбора (т. е. ответственность, которой некоторые люди уже перегружены). С другой – каждый выбор означает потерю или отказ от дальнейшего контроля, потому что один из вариантов приходится упускать, и никогда заранее не известно, будет ли это правильно. Поэтому многие люди бессознательно пытаются искать решение, которое было бы со всех позиций идеальным. То есть таким, которое не будет вызывать негативных эмоций, от которого никто не пострадает и т. д. К сожалению или к счастью, это недостижимо, потому что каждый выбор несёт в себе ограничения. Это заложено в самой ситуации выбора: если бы было нечего терять и нечего приобретать, то не надо было бы выбирать вообще. Тут-то нам и становится трудно.

Сюда же я бы отнесла проблемы современной меритократии (в пер. с лат. «власть достойных»). Здравая в целом идея – согласно которой неплохо бы оценивать людей на основании их личного вклада и достижений, а не происхождения и достатка – видоизменилась до неузнаваемости. Если ты ничего не добился, значит, лично с тобой что-то не так, ведь в современном мире все, кто достаточно стараются, чего-то достигают. Сюда ещё часто приплетают пресловутую зону комфорта и нежелание из неё выходить (о зоне комфорта я писала в главе 1, в разделе «Почему важно и даже нужно принимать себя?»).
Всё это имеет прямое отношение к нашей с вами теме – к середнячковости и к тому, как от неё убежать любой ценой. Ведь на самом деле мы все совершенно обычные, живые, не хватающие с неба звёзд «человеки». Мы можем быть очень разными, в том числе глупыми, странными, слабыми, уязвимыми. Мы ошибаемся, врём и совершаем не только хорошие и добрые поступки. Это всё свойства человеческой натуры, если хотите, и быть таким человеком глубоко нормально. Но пока наша культура пронизана нарциссизмом, там нет места нормальности. Там есть место только сверкающим, всемогущим, идеальным, безупречным богам.

Я намеренно употребляю именно это слово, несмотря на его оценочность и негативное значение. Дело в том, что большинство из нас с вами – обычные люди, «крепкие середнячки». Мы не обречены на успех, мы не находимся среди 2 % чрезвычайно умных людей, мы не особо талантливы, мы даже не всегда что-то хорошо умеем. И хотя всё это не ограничения, а обычное дело, такое бывает очень больно осознавать. В том числе потому, что мы живём в эпоху всеобщей нарциссизации (от слова «нарциссизм»), где быть обычным человеком чуть ли не преступление.
Уточню, что я говорю не о клиническом диагнозе, а о социальной тенденции. Совершенно очевидно, что сейчас очень популярны идеи: достигать вершин, выделяться из массы, быть уникальными и невероятно успешными, не довольствоваться обычной жизнью и обычной работой. Последствием этого является завышение базового стандарта, нетерпимость к слабостям и нежелание учитывать нормальные жизненные реалии.
Сюда же относится повальное увлечение соцсетями, которые для многих людей являются лёгким способом создания образов (в том числе впечатления выдающихся жизни и судьбы). Эти фантастические образы доказанно влияют на эмоциональное состояние уже других людей, тоже заражённых «вирусом нарциссизма», заставляя их чувствовать себя неудачницами и неудачниками.

Есть научное мнение, что если такое ощущение в принципе у человека присутствует как фон, то оно, скорее всего, связано с явным или неявным перфекционизмом. У них полностью отсутствует это чувство «достаточно хорошо» или просто «достаточно», они на него не способны в силу определённых причин (о причинах будет дальше, в главе 8 про принятие своего несовершенства и уязвимости). А чувство это для психического здоровья и счастья чуть ли не самое важное. Поэтому человек с перфекционизмом нередко проводит всю жизнь в безуспешной погоне за этим чувством, не зная, что именно он(а) ищет и что это ему/ей даст.
Способы, которые люди применяют для поиска этого чувства, в основном сводятся к достижению идеала и избеганию ограничений, неудач и ошибок. Есть иллюзия, что, если так делать, искомое чувство появится, т. е. наконец станет достаточно хорошо (на самом деле – нет).

Одна из распространённых сложностей людей с недостатком принятия себя – это постоянное переживание своих отличий от других не как фактов, а как собственного дефекта. Например, если узнал(а), что кто-то весит меньше, – то это не просто моё отличие, это я толстый/толстая. Если у кого-то что-то получилось, а у меня нет, то это не просто две разные истории, это я тупой/тупая. Если у кого-то что-то случилось плохое, то мои беды смешны по сравнению с этим.
Такое частично происходит из-за привычки к самообесцениванию (привет Внутреннему Критику) и частично из-за стремления к слиянию. Эти два вектора взаимосвязаны. Слияние – это такое комфортное состояние, при котором как бы вообще нет границ и нет отличий. В раннем детстве, например, слияние с родителями естественно. Позже дети обычно выходят из него, постепенно всё больше и больше отличаясь от мам и пап, пока не сепарируются совсем. То есть к выходу из слияния (реального или кажущегося) приводят в том числе и различия между людьми, их осмысление и осознавание.

Сюда также примешивается популярный нынче слоган о том, что возможно всё, если правильно стараться (ну или ещё что-нибудь такое правильное делать – наполнить себя правильной энергией, я не знаю, пойти к правильным гуру). Даже крылатая фраза такая есть (принадлежит Сократу) – кто хочет, ищет способы, кто не хочет, ищет причины. И не одна. Если покопать интернет, то там будут тонны цитат о том, что ограничений просто не существует, это такие ловушки для ума, на самом деле мы всё можем, стоит только захотеть и постараться. Понятно также, что именно всякие гуру и коучи очень охотно тиражируют такую идею. Это ведь способ их заработка, который является не чем иным, как спекуляцией на отчаянной жажде всемогущества. Но сама эта идея всемогущества была и остаётся столь же отчаянно неправдивой и помогает нам оставаться в отрицании.

То, как мы себя чувствуем, важнее того, как мы выглядим. У тела есть множество параметров: сила, выносливость, надёжность, гибкость и т. д., как мы уже говорили выше. Люди с разными внешними особенностями и с лишним весом могут чувствовать себя хорошо, а люди, которые, по мнению общества, красивые и худые, наоборот, плохо. Если человеку комфортно в своём теле – это важно, и тогда, наверное, не стоит торопиться что-то менять в нём, даже если хочется или если кому-то что-то не нравится.
Все люди одинаково хороши и заслуживают нашего уважения независимо от того, как они выглядят и какое у них тело. Иногда внешний вид некоторых людей может пугать, особенно если мы их раньше не видели, но он не рассказывает нам о характере, о том, хороший это человек или не очень, стоит с ним/ней дружить или нет, подведёт он(а) или нет. Поэтому не стоит сразу думать, что, к примеру, толстые люди или любые другие люди с нестандартной внешностью – плохие. Это может оказаться ошибкой. Плохие люди встречаются повсеместно, в том числе и среди красивых и худых.

Теперь о пластических операциях и других серьёзных процедурах по коррекции внешности. Если они сделаны не по медицинским показаниям и не по причинам значительных жизненных неудобств (например, уменьшение груди в связи с проблемами со спиной), то, как правило, они основаны на сильных тревоге и стыде: «Со мной что-то очень-очень не так, я не успокоюсь, пока это не подпилю в буквальном смысле». Для снижения этой тревоги, собственно, люди и принимают такие меры и идут на риски для жизни и здоровья, потому что тем самым временно уменьшают дискомфорт от своего несоответствия «идеалу». Ключевое слово тут «временно». По механизму такие вмешательства мало отличаются от самоповреждений (self-harm), просто нож отдан другому человеку. Первична именно тревога (или другая сильная эмоция), она после операции или процедуры никуда не денется и через какое-то время снова поползёт вверх.

Ещё один важный фактор – то, что мы живём в эпоху консюмеризма, т. е. большой ценности потребления. Мы очень много всего используем и покупаем, соответственно, те, кто производят товары и услуги, постоянно пытаются их нам продать.
Легче всего продать человеку что-то, когда у него/неё есть мотивация это купить. Легче всего создать эту мотивацию, заставив человека чувствовать собственное несовершенство и дискомфорт, с ним связанный. Легче всего прорекламировать продукт, создав иллюзию, что именно этот продукт (тот самый, который производитель хочет продать) волшебным образом устранит дискомфорт и несовершенство, обеспечит счастье, процветание и гармонию, а также пони и единорогов. Так что огромная армия маркетологов и рекламщиков, производители товаров и многие другие занимаются продвижением и укреплением глянцевого идеала. Соответствовать ему невозможно, а значит, это будет снова и снова вынуждать женщин и мужчин покупать продукты, которые приблизят их к этому идеалу.

Люся накричала на ребёнка, после чего, успокоившись, начала мучиться чувством вины и отвержения себя.
Что произошло до появления этих чувств?
Схлынула злость, контроль импульсов восстановился. Сразу стало казаться, что такой хороший контроль возможен всегда, в том числе в ситуации стресса, вызвавшей недавний крик. Раз было можно руководить собой и удерживать стрессовую нагрузку без таких эмоций, значит, крик был свободным выбором. Этот выбор нанёс психологический ущерб зависимому существу. Значит, Люся – плохая мать, а её вспыльчивая часть – то, что никак нельзя в себе принимать.
Что здесь является невидимой базой?
Невидима слабая и нересурсная часть Люси, та, что не может выдержать определённой стрессовой нагрузки и пытается об этом просигнализировать, видимо, одним из немногих доступных ей способов.
Также невидимы привычные «лыжи», из-за которых Люся идёт путём самообвинения вместо того, чтобы заниматься самоподдержкой и искать влияющие внешние факторы.
Невидимы тревога Люси об эмоциональном состоянии ребёнка и её материнская любовь, которая намного больше и шире конкретного момента.
Невидимы страх потери контроля и бессилие оттого, что этот контроль утрачен.
Поскольку всё это скрыто, то появляется идея, что контроль можно в будущем легко восстановить и сделать крепче, если пойти на саму себя в атаку, а если этого не делать, то Люся как мать является целиком плохой.

Есть такие люди, с которыми всем удобно. «Удобные» люди. Родители воспитывали их так, чтобы те не доставляли по возможности никакого дискомфорта (подробнее я рассказывала об этом в главе 1 в разделе «Традиции воспитания детей в России»). Чаще всего это означает, что таким людям пришлось рано отказаться от принятия себя со своими планами, нуждами, целями, желаниями и потребностями. Ну, чтобы случайно не помешать родителям. И они так и выросли.
При этом в их взрослой жизни постоянно так происходит, что кто-то недоволен чьими-то потребностями и нуждами, а значит, у кого-то от этого может быть дискомфорт или даже возникают проблемы! А этого «удобному» человеку никак нельзя допустить, это ведь очень страшно. Привычный фокус внимания тут на других людях, на их стабильности и благополучии, на заботе об их комфорте, а вовсе не на себе и своих потребностях. Принятие себя, как несложно догадаться, в этом случае практически невозможно.

Очень простое, но буквально революционное осознание заключается в следующем. Чем меньше я предъявляю людям своё настоящее Я, тем меньше становятся мои шансы собрать вокруг себя тех, кому именно это настоящее Я и подходит. Проще говоря, чтобы оказаться в отношениях с теми, кто ценят и принимают меня как есть, надо почаще показывать людям это «как есть». Тогда те, кому это «как есть» не нравится, постепенно отвалятся и отфильтруются сами, а те, кому со мной настоящей хорошо, – останутся. И никакой магии.

В связи с тем, что в детстве у меня развился чудовищный комплекс неполноценности, он меня преследует и во взрослом возрасте. Несмотря на свою успешность (я руководитель отдела крупной компании), я внутри маленькая девочка, соответственно и веду себя так, не могу принять свою успешность. Любой мало-мальский уверенный человек может заткнуть меня, вот недавно медсестра наехала на меня только потому, что я не расслышала её. То есть моя внешняя оболочка (хорошо одетая, солидная дама) не соответствует внутренней, которая всего боится и переживает за всё.

К последствиям можно отнести также всеобщее стремление достигнуть вершин, выделиться из массы, быть уникальными и невероятно успешными и ни в коем случае не довольствоваться обычной жизнью и обычной работой. Нарциссизация привела и к росту социальной конкуренции, а соответственно, к связанному с этим ужесточению общественных норм, росту нетерпимости к слабостям, повышению агрессивности и нежеланию учитывать проблемы других людей.
И, наконец, всеобщая нарциссизация стала причиной снижающейся способности современных людей к искренней близости и к принятию несовершенства – как своего, так и чужого. Ведь нарциссизм означает ещё и страх перед сближением – а ну как увидят меня настоящего, не выдержат и убегут? Или я увижу кого-то настоящего, не выдержу и убегу?

Наверное, я не открою Америку, сказав, что мы живём в удивительное время, одной из отличительных черт которого является невиданное доселе перемещение фокуса внимания на себя. У этого процесса, который некоторые исследователи зовут эпидемией нарциссизма, много последствий.
Термин «нарциссизм» в общем виде означает тщеславие, самолюбование, эгоцентризм, крайнюю сосредоточенность на себе, при этом неустойчивую самооценку, пустоту внутри, страх провала и крайне ранимое Я. Считается, что нарциссическая часть есть у каждого человека и её функция – поддержание самоуважения определёнными способами. Эти способы в основном опираются на внешнее подтверждение. Люди с сильно выраженным нарциссическим радикалом вообще не чувствуют в себе никакого внятного Я, уж тем более хорошего, поэтому целиком составляют его из отражений в глазах других. Стержневое чувство тут стыд, т. к. нарциссизм питается иллюзией об отсутствии неудач и дефектов и тем избегает этого жуткого стыда.

Дети могут принимать себя только до той степени, до которой они приняты родителями. Это очень грустно признавать, но в течение многих лет в нашей ментальности дети не были приняты как дети и как люди. Они, можно сказать, не признавались полноценными субъектами – людьми с какими-то правами, своими желаниями и потребностями, которые нужно уважать. Да что говорить – у нас и взрослому-то человеку весьма сложно бывает заставить себя уважать. А для ребёнка эта задача совершенно непосильная. Так что дети, которые много лет воспринимались родителями как своё продолжение, не могли этому противостоять – со всеми вытекающими.