Моя память недостойна вашей рекламы, — заявил мне Алехин в перерыве между лекциями. — Лишь та память хороша, которая умеет забывать, то есть освобождать себя от ненужного хлама…» И он рассказал Шишко, каких трудов ему стоит избавляться от невольного запоминания лиц прохожих, вывесок и т. п.

Солнце и степь – величины вечные: по солнцу измеряется степь, насколько оно велико, освещаемое солнцем пространство. А небо над степью измеряется высотой взлетевшего коршуна. В тот предзакатный час над Моюнкумской саванной кружила в выси целая стая белохвостых коршунов. Они летели без цели, самозабвенно и плавно плыли, совершая полет ради полета в той всегда прохладной, подернутой дымкой, безоблачной выси. Летели один за другим в одном направлении по кругу, как бы символизируя тем вечность и незыблемость этой земли и этого неба.

разница между одним другом и отсутствием друзей — бесконечность.

Эту жизнь стоит прожить ради трех-четырех вещей, а все остальное – удобрения.

– И помните о нашем уговоре: моему отцу ни слова.
– Будьте спокойны. Я в таких делах как сфинкс Хеопса.

Дело в том, что мужчина, если вернуться к доктору Фрейду и выразиться фигурально, нагревается как лампочка: включили – докрасна, выключили – снова остыла. Женщина же, и это доказано наукой, нагревается как утюг, понимаете? На медленном огне, постепенно, как хорошая эскуделья. Но уж если нагрелась как следует, этот жар никто не остудит. Как домны Бискайи.

Антони Фортунь верил, что с Божьей помощью сможет стать лучше, чем его собственный отец. Но рано или поздно его кулаки вновь обрушивались на Софи, и со временем Фортунь принял как нечто непреложное эту данность: раз она не может вполне принадлежать ему как супруга, он будет владеть ею, как палач своей жертвой. Так семья Фортунь прожила долгие годы, заставив замолчать собственные сердца и души, пока наконец от продолжительного безмолвия они не позабыли все слова, выражающие истинные чувства, и не превратились в чужаков, живущих под одной крышей, – с ними случилось то, что случается во многих семьях, населяющих этот огромный город.

Атеней был – и до сих пор остается – одним из тех уголков Барселоны, где девятнадцатый век до сих пор еще не получил извещения о том, что отправлен в отставку. Парадная каменная лестница вела к легким ажурным перекрытиям, галереям и читальным залам, где приметы прогресса, такие, как телефон, вечная спешка или часы на запястье, казались футуристским анахронизмом.

Общага - на - крови действительно не похожее ни на что произведение. За несколько дней жизни университетского общежития с героями произошло все, что можно только придумать. О таких книгах можно сказать - прочел хорошо, не прочел тоже хорошо.

Идиот, как гений, способен на все. Впрочем, подавляющее большинство всех убеждений и поступков людей на земле объяснить можно только идиотизмом, а примеры гениальности легко счесть по пальцам.