Любимые книги Анны Наринской

«Остров сокровищ» – великая книга, зачем-то переведённая в разряд «книг для детей». То есть она и для детей в том числе – и в этом часть её величия. Она обращается к сущности человека, к некоему инстинкту, который от зрелости не зависит. Стивенсон вообще писатель моноидеи, его в принципе волнует только одно: странная привлекательность зла и как она достигается. Химически чистое зло – мистер Хайд – отвратительно, но пассионарно. Что же нужно добавить к нему, чтобы сделать его обаятельным? Интуитивный (и самый ранний) ответ Стивенсона на этот вопрос вылился в один из величайших образов мировой литературы. Одноногий Джон Сильвер – бессердечный убийца, способный быть искренним с ребёнком; предатель, в самых неожиданных случаях верный своему слову; необразованный пират, из реплик которого хочется составить учебник красноречия. Стивенсон создал самую яркую иллюстрацию небанальности зла задолго до того, как спор об этом стал необходимой частью любого философствования.

Первая книга стихов, которую я прочла именно как книгу, как целое, как источник единого опыта. Мне было лет двенадцать.

Когда я выросла, узнала, что это, возможно, не самая тщательно подготовленная книга стихов на свете – просто стопка листков, действительно найденная в кипарисовой шкатулке после смерти поэта: в 1909 году, не дожив до пятидесяти пяти лет, он упал и умер на ступеньках Царскосельского вокзала. Но здесь есть цельность высказывания, которую мне просто не с чем сравнить.

«Принцесса Брамбилла» – совершенно крышесносная повесть, которую не читают, ограничиваясь «Щелкунчиком» и «Крошкой Цахесом». Визионерское и в то же время ироничное произведение, вдохновлённое гравюрами Жака Калло, изображающими сцены из комедии дель арте. Есть такое довольно пошлое, но работающее описание действия некоторых текстов: «Так написано, что прямо всё видишь». А если иметь в виду, что именно там написано, – то видишь ты странные и таинственные видения.

Вот он – идеальный роман. В смысле композиции, характеров, отношений автора с внешней жизнью, в том числе с вполне реальной политикой. В смысле его умения балансировать между своей надёжностью как творца всего, что происходит в книге, и стороннего наблюдателя, выпустившего своих персонажей и уже не совсем властного над ними. Диккенс одновременно надёжный и ненадёжный рассказчик – этому обожавший (и отчасти обскакавший) его Достоевский никогда не смог научиться.

Зощенко, не устаю твердить, не «автор смешных рассказов» (то есть, конечно, да, но в последнюю очередь), а изобретатель языка, адекватного той убийственной, макабрической действительности, которая сгущалась вокруг.

«Голубая книга» – поразительная попытка описать этим языком историю и вселенную.

Что тут сказать? Перечитывала, перечитываю и буду перечитывать.