Константин Райкин: Почему Островский – это модно

«Собаку Баскервилей» Артура Конан Дойля я читал в течение четырёх лет. И никак не мог дочитать – так мне было страшно. Я учился тогда в младших классах, родители после спектакля возвращались поздно. И я немного читал «Собаку Баскервилей», а потом долго стоял в кровати на четвереньках (есть такая универсальная защитная поза) и, пока не приходили родители, боялся.

После «Убийств на улице Морг» Эдгара По я понял важную вещь: самое страшное – это неизвестность. Когда становится понятно, кто убил, тогда уже не страшно. Поэтому «Убийства на улицу Морг» и было самым страшным произведением моего детства, потому что там же долгое время непонятно, кто убийца. Понятно только, что он какой-то очень странный. И эта странность, доведённая до невероятных вершин мастерством великого писателя, убивала. А вот когда узнаешь, тогда наступает облегчение. И ощущаешь, что страх внутри напрямую связан с ощущением неизвестности.

Как интересно, что нет ни одного произведения на свете, которое бы так много знало бы про меня, как «Записки из подполья» Достоевского. Оно абсолютно про меня, разница только в том, что я подпольный человек, который прочёл «Записки из подполья». Я прочёл его в 24 года, когда валялся дома со сломанной ногой. И жизнь моя тогда разделилась на две части: до и после. До такой степени оно многое мне обо мне объяснило. Я даже боялся: как это писатель всё про меня знает? Я даже загадывал: вот это, вот эту подробность он наверняка не знает. Потому что если знает, то это будет уж слишком. Переворачиваю страницу, а там – оно! И это знает! В такие секунды я думал: это напечатано в одном экземпляре и кто-то надо мной сейчас шутит. Но нет, просто мне так повезло.

Есть писатели мои, а есть не мои. Гениальные, но не мои. Вот есть Гоголь, есть Достоевский, Толстой, Островский. Это моё. А Франц Кафка, как мне казалось, не моё, но вдруг мне предложили поставить его в театре. До этого я читал «Превращение», как все, – чтобы сдать экзамены, оно проходило мимо меня. А тут я стал вчитываться, и вдруг понял одну для себя важную вещь, которая у Кафки совсем моя. И тогда мне стало интересно. Формула жизни у «Превращения» такая, вполне «достоевская»: это когда тебя здесь не надо, а ты есть. Вообще это очень важная тема в жизни, одна из формул интеллигентного человека. Я вот всю жизнь в такой ситуации, мне моя профессия актёрская нужна для победы над своей неуверенностью. Это большой обман моей жизни, который мне иногда удаётся, я живу под знаком «меня не надо, а я есть».

Как и все, я Островского в институте читал-сдавал. Но не проникался, пока не встретился с Петром Фоменко и не посмотрел его спектакль «Без вины виноватые». И так замечательно там играли артисты, было так живо. И вдруг я понял, что Островский – живой и современный драматург, а никакой не архаичный. И вот в мои 50 лет у меня начался запой Островского. Особенно люблю «Доходное место», написано жёстко и горько, автор тщательно продумывает нравственные композиции. В нём нет фальши. А ещё люблю его за то, что он талантливее своих социальных идей.