Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры

Глядя на португальский пример, испанские оппозиционеры высматривают популярного среди военных генерала, сторонника демократизации, который мог бы возглавить переходное правительство и нейтрализовать армию в момент смены режима. Им кажется, они находят подходящего кандидата. Это Мануэль Диес-Алегриа, глава генерального штаба, потомственный военный и одновременно интеллигент с длинным французским лицом, похожий на безусого де Голля: тоже хороший признак, усы носят консерваторы.

Роковой переход власти от военной хунты к гражданскому правлению прошел в Греции празднично и мирно. Транзит получился драматичным, но без хаоса, поскольку в Греции сравнительно недолгой автократии предшествовали два десятилетия демократической конкурентной политики. За эти десятилетия в стране сформировался обширный и влиятельный политический класс, заинтересованный в парламентской демократии. У Испании и Португалии после 40 лет диктатуры такого политического класса не было.

Лингвистическая двусмысленность отмены монархии состояла в том, что республика и демократия по-гречески обозначаются одним и тем же словом. Кампанию за низложение монархии Пападопулос провел под лозунгом Zito i dimokratia - «Да здравствует республика (она же демократия)». Обещал вам демократию - получайте.

Португальская революция - пример того, что преемнику труднее удержать власть, чем основателю режима. Она же - наглядная иллюстрация того, что действия преемника общество сравнивает не с прошлым, а с воображаемым будущим. Более либеральному, чем основатель режима, преемнику кажется, что он принес в страну свободу, а настроенной на перемены части общества - что он последнее препятствие на пути к ней. Наконец, правление Каэтану демонстрирует, что личные достоинства лидера совершенно необязательно должны вылиться в преимущества его правления.

На закате режима возникла сплоченная группа наиболее непримиримых противников перемен. Их стали называть «бункером». Название придумали их противники - судя по всему, лично генсек нелегальной компартии Сантьяго Каррильо. Он намекал на последние дни обреченной нацистской верхушки, которые та провела в берлинском бункере. Но, как часто бывает с обидными прозвищами, слово «бункер» стали мало-помалу использовать и сами реакционеры: они услышали в нем прочность и основательность, отчаянное мужество прежних великих времен и готовность идти до конца.