глубоко тронул и его. Ирв осудил выбор жизнеутверждающей истории о холокосте, и, каковы бы ни были цели и намерения автора, статистически пренебрежимый счастливый конец, обеспеченный такой статистически пренебрежимой категорией людей, как хорошие немцы. Но даже Ирва фильм тронул в высшей степени. Исаака же нельзя было растрогать сильнее: Ты видишь, ты видишь, что с нами сделали, с моими родителями, с братьями, со мной, видишь? Все растрогались, и все прониклись убеждением, что растрогаться — это самый ценный эстетический, интеллектуальный и этический опыт. Джейкоб

то не столь отдаленное время, когда корни утратят малейшее значение – потому что так и должно быть, потому что они длины, и извилисты, и чертовски глубоки. Она отдается этим мечтам. *

Когда кенийские масаи, одни из самых жестоких и коварных воинов в истории, приветствуют друга, они не спрашивают «Как дела?», как это делаем мы. Они спрашивают: «Как дети?» Правильным ответом даже для тех, у кого нет детей, будет «Все дети здоровы»131. Потому что, согласно их представлениям, ни у кого не может быть все хорошо, пока вся община до последнего человека не достигнет процветания. Все исследования, приведенные в этой

торжественном приеме, но меня смущало то, как резко эта ее история будет отличаться от моей. Мама писала книгу о детстве, роман воспитания, а я – моя история стремительно скатывается в антиутопию с элементами киберпанка. Слишком большой контраст между первой и остальными частями, скажет редактор. Сначала у нас детство в девяностых, а потом – нейросети, тотальная слежка,

дело не только в счастье, в нашей жизни есть вещи и поважнее. Только подчас они нам дорого обходятся.